
Будучи в Питере, заглянули в Академию художеств.
В Питере с этим просто – в прошлый раз мы так же по Большому Университету бродили:
охранники вежливы, двери открыты. «Можно мы на внутренний двор взглянем?» – «Заходите».

Прошло 17 лет
была построена так: в квадратный корпус вписан кольцевой, и внутри здания, в середине,
образовался круглый двор, в советское время использовавшийся как склад старых холстов,
гипсов и вечных бетонных блоков. Теперь чисто и пусто.

Оглянувшись на нестрогого охранника, прошли дальше – узкими коридорами с арочными перекрытиями
высоко над головами, винтовыми лестницами с каменными ступенями – на второй этаж,
где факультет теории и истории искусства. Там ничего не изменилось. Ничего!

Гипсовые головы с черной пылью на макушках, подоконники, крашенные белой эмалью
по ранее облупившейся белой эмали, немытые стекла. Аудитория номер 308 – маленькая, оказывается,
какая… В Севмашвтузе, где пребывала уже по ту сторону кафедры, аудитории-то у меня случались
попросторнее.

Расписание лекций на двери – те же фамилии! Андрей Львович Пунин, Илья Аскольдович Доронченков,
Валерий Сергеевич Шилов. Ой – и Андрей Григорьевич Федоров тут! Пока я умилялась над знакомыми
именами (вся и разница, что список не на машинке отпечатан, а набран на компьютере), из-за двери
донеслось: «Н-дддааа-а… А почему?..»

вечера, суббота, а язвительнейший, непреклонный Андрей Григорьевич выжимает и выжимает из него
Карла IX и идейную программу гугенотов.

Андрей Григорьевич Федоров
последний раз на фабрике, редкие волосы торчат во все стороны. И улыбка, по сравнению с которой
вольтеровская гримаса – сама любезность.
все выглядело, как в учебнике, совсем не так! В учебнике – классовая борьба и экономические интересы.
У него – любовные интересы и борьба честолюбий, кровь, азарт и страсть.

Закончив лекцию, он набивал трубку «Капитанским» табаком, утрамбовывал его желтым пальцем и,
зажав трубку зубами, еще раз оглядывал аудиторию: «Ну? Уяснили?»
через две минуты и спросит: «А почему?..» И не отступится, пока не выжмет ответ о причинах и следствиях,
то есть о смысле человеческих поступков, складывающихся в историю.
в столовую, перед лестницей, напротив туалета. Видимо, по замыслу Кокоринова здесь должна была быть
каморка для истопника или дворницкая. Потолок, как везде в Академии, сводчатый, а боковая стена –
дугой, по окружности внутреннего двора. По стенам висят географические и исторические карты, но, поскольку конфигурация пространства хитрая,
свисают они прихотливыми складками, как на барочных портретах.
Четыре стола, пятый для преподавателя. Студентов, у которых это занятие стоит в расписании, нет –
прогуливают. Слушатели – я, Илья Родов, кто-нибудь из девчонок.

Андрей Григорьевич снимает плащ, вешает на шпингалет форточки. Форточка открывается со скрипом,
сдвигая карту. «А что, – спрашивает Федоров, – законных слушателей сегодня совсем нет?»
Ответ ему, впрочем, не нужен, слушатели тоже. У него есть предмет раздумий – история культуры. И он
о ней вслух размышляет. А что при этом присутствуют еще какие-то студенты – так это просто нам так повезло.
конференции Андрей Григорьевич начал доклад о культурных связях России и Германии накануне Первой
мировой войны, задав свое вечное «почему»: «Почему таракан по-немецки называется «славянин»,
а по-русски – «пруссак»?»
талантливо или не очень, но передавали нам знания. А Андрей Григорьевич создавал эти знания в наших
головах – рассказами, историческими анекдотами, своим «почему?», которое могло относиться хоть
к началу Крестовых походов, хоть к выбору имени для героини сентиментального французского романа.
текст: Аня Чай
фото: Ма Гу
